Процедура посредничества ифугао, которую я описал, также становится всё более неэффективной по мере того как родственные различия между спорящими сторонами выходят за рамки локальных, более или менее личных социальных сетей, и вовлекают людей, которые находятся на более отдалённом социальном и географическом расстоянии. Ральф Бартон описал ифугао – которые не были особенно миролюбивым народом, – как населяющих концентрические «зоны военных действий», расходящиеся наружу. По мере того как споры пересекали границы зон, они становились всё более серьёзными и с большей вероятностью разрешались насилием. В самой удалённой зоне слово «спор» вряд ли применимо. Там любой, кого ты не знаешь – это враг, которого нужно убить на месте. Нет сомнений в том, что первобытным обществам в целом часто не удавалось создать механизмы урегулирования межгрупповых конфликтов в ситуациях, активно движущихся к войне.

Но опять же, именно здесь государства также явно потерпели неудачу, несмотря на Организацию Объединённых Наций, «международное право» и т. д. Им часто не хватает общности взглядов, той золотой середины, на которой можно основывать урегулирование споров. Мы максимально плохо решаем наши проблемы в двух случаях: крайней близости и крайнего отдаления друг от друга. «Связь между законом и родственной дистанцией нелинейна»: «Закон не действует среди близких людей, усиливаясь по мере увеличения расстояния между людьми, но ослабевая по мере того, как оно достигает точки, в которой люди живут в совершенно разных мирах».85 «Такое двойственное понимание нравственности – писал анархист Пётр Кропоткин в спокойной поздневикторианской Англии, – проходит, впрочем, чрез всю эволюцию человечества, и оно сохранилось вплоть до настоящего времени». Он добавил, что пусть европейцы, «распространили наши идеи солидарности – по крайней мере в теории – на целую нацию и отчасти также на другие нации, мы в то же самое время ослабили узы солидарности в пределах наших наций, и даже в пределах самой нашей семьи».86 В 1914 г., как и многие другие думающие люди, он был потрясён, обнаружив, насколько хрупкой на самом деле была международная солидарность.87

В названии я использую слово «правосудие». Я имею в виду не справедливость как моральную ценность, а правосудие как социальный институт (как в словосочетании «уголовное правосудие»). Со времён «Республики» Платона философы, пытаясь объяснить справедливость как ценность, – вместо того чтобы дать ей определение – часто описывали справедливые институты. В современной политической философии, вероятно, самая влиятельная теория справедливости и, безусловно, самая известная – справедливость как честность – принадлежит Джону Ролзу. Речь идёт не о честности между отдельными людьми, а скорее о справедливом политическом обществе.88 Для Ролза справедливость означает социальную справедливость.89 Ролзу нечего было сказать о справедливом урегулировании межличностных споров, хотя это первое и обычно единственное, о чём думает большинство людей, когда они думают о справедливости. Философы после Ролза, такие как Джереми Уолдрон, рассуждают о справедливости в терминах «нейтралитета», а не того слова, которое первоначально использовал Ролз.90 Для Уолдрона это слово применимо, даже если не исключительно, к урегулированию споров третьей стороной: «нейтральность третьей стороны зависит от её отношения к спору между двумя другими сторонами».91 Акцент делается на беспристрастности третьей стороны. Именно это делает его решение честным.

Но так ли это? Разве справедливость мы видим – или ищем – в «правосудии первобытном»? Посредник ифугао не нейтрален. Он не беспристрастен. Он неравнодушен к обеим сторонам. Он неравнодушен к обществу. Он неравнодушен к самому себе. Он не судья. Он не решает, какая сторона права, а какая нет. Он не принимает никаких решений. Он пытается решить проблему между двумя спорящими сторонами, которая затрагивает интересы и других людей. Он даже не пытается быть «честным». Каковы бы ни были другие его достоинства, компромисс несправедлив, если вина полностью лежит на одной стороне. Но результаты посредничества – всегда компромиссы.

Я вижу два способа охарактеризовать деятельность посредника в отношении справедливости как честности. Один из способов заключается в том, что посредничество, направленное на примирение или умиротворение – это иной, лучший вид правосудия. Другая характеристика в том, что всё, чего достигает посредничество, когда оно успешно, – это лучше чем справедливость. Для меня как для анархиста мир и свобода важнее справедливости. Я думаю, что справедливость будет побочным продуктом свободы чаще, чем свобода будет побочным продуктом справедливости.

Теперь я немного углублюсь в теорию. В этих спорах есть что-то такое, что отличает их от многих споров в современных обществах. В современном городском обществе в споре обычно существует только одно (если таковое имеется) социальное отношение между сторонами. Каждая сторона играет одну роль. Обычно, например, ваш арендодатель не знает вас также по церкви или по работе. Ваш работодатель не является вашим родственником, за исключением Филиппин. Ваш арендодатель вам не друг. Антрополог Макс Глюкман назвал эти отношения однократными отношениями.92 Например, у жителей американских пригородов мало общих связей, и «даже когда они существуют, большинство отношений в пригородах охватывают лишь несколько сторон жизни людей».93